Хроники сыска - Страница 93

– Да вы больно низкую цену за нее давали!

– Эка загнул! Та земля нашим потом полита. На три сажени в глубину. Сколько ж тебе еще надобно? Почему мы должны свое же и выкупать?

– Откуда же она ваша, когда она моя?

– Вот! – старик поднял к небу желтый палец. – Вот, барин! В этом и корень. Не в цвете ж…пы дело, а в этом моменте. Мы тебе объясняли, объясняли, а ты все денег хочешь.

– Так это вы потравами да порубками выживали меня, что ли?

– Не выживали, а правды домогались. И напрасно ты землицу какому-то другому барину продал заместо нас. Не будет тому человеку здесь покою, не дозволим мы ему нашей землею пользоваться. Подвел ты кого-то, ох, подвел! Скажи – пусть передумает, покудова деньги не отдал.

Действительно, погрустнел Благово, подвел я Вовку Львова, устроят ему здесь мужики партизанскую войну двенадцатого года! С другой стороны, Львову самому палец в рот не клади – откусит по самый локоть. Но предупредить надо…

– Ты, дед Паисий, прямо социалист. Прудона не читал, случаем?

– Я таких барских слов не знаю, – насупился патриарх. – А вот ты, напримерно, управишь соху наладить? Чересседельниками могешь пользоваться?

– Нет.

– А что человеческому роду важнее: хлеб растить или этот твой сицилизьм?

– Хлеб важнее, – честно признал Благово.

– Вот и иди с этим, откудова пришел, и умничать здесь не моги! – рассердился окончательно старец и отвернулся от статского советника.

Обескураженный Благово удалился и не сразу понял, как его провели. Хитрый дед не сказал ни слова о том, что интересовало сыщика. Мишка Телухин, мельница, Исай Городнов – об этом он не узнал ничего. Побранив себя за то, что пошел на поводу у долгожителя, статский советник двинулся на Выгон. В этом порядке Чиргушей проживал другой старик, дед Хрисанф. Будучи на десять лет моложе Паисия, он всегда состоял с ним в соревновании, даже в противоборстве. Значит, это можно сейчас использовать…

Дед Хрисанф сидел не на улице, на завалинке, а дома, на приступке печи. Увидев барина, он крякнул и споро слез на пол. Устроился под образами, потребовал от невестки самовар и спросил перво-наперво:

– Ты, Павел Афанасич, бают, землицу-то продаешь?

– Да, сослуживцу своему, из полиции.

– Из полиции… Вона как. Зря!

– Да мне уж дед Паисий об том сказал.

– Паиська? Како его собачье дело? Ты его не слушай, барин. В гордыне Паисий пребывает, в страшной гордыне. Грех это великий.

– Да, совсем зазнался старый хрен. Хотел я его расспросить кой о чем, так он меня и слушать не стал.

– Нашел у кого спрашивать! Он никогда ничего и не знал, токмо бахвалился. Начепит свою мядаль да и сидит, как сыч. А народ, дураки, ему кланяются. Тьфу!

– Дед Хрисанф, а расскажи ты мне про мельницу на острове. Зачем она вам так понадобилась?

– Кака мельница? Под которой клад зарыт?

– Клад? Что за клад?

– Ну, этот, пугачевский.

– Какой там может быть клад? Пугачева в наших местах вовсе не было.

– Эх, барин Павел Афанасич! Ученый ты человек, а таких вещей не знаешь. Ведь был в наших краях Пугачев!

– Что, прямо через Чиргуши проходил?

– А как же! И клад здеся где-то схоронил. Слышь, царско войско за ним гналося. А казна уже тяжелая была… Стал он ее по частям припрятывать. Чугунок с золотом и закопал. Говорили старики – под мельницей; а иные баяли, что в Монастырском лесу. Толком-то никто не знат. Заколдован тот чугунок, просто так не взять. Федот Калякин искал его, искал, да и сам пропал. Нашел, видать, и колдовство его и одолело.

Попив чаю с дедом Хрисанфом, Благово пошел в усадьбу и заглянул на обратном пути снова к деду Паисию. Тот, окруженный двумя десятками родственников, сидел в горнице и степенно хлебал окрошку. Барину предложили парного молока, и тот согласился.

– Скажи, старик, – спросил сыщик хозяина, – а были ли в селе пугачевские семейства?

– А как же! Много насчитывали. Валовы, Темкины, Ушкуйниковы трое братьев. Телухины опять. Мой батюшка об эту пору под Казанью на промыслах был, так он в отряде полковника Суходольского до Ядрина дошел. Самолично Пугачева видал! Прадед твой, Арсений Иванович, приютил еще опосля несколько горлорезов. Их тогда искали и вешали, так он их чужими именами назвал, вместо умерших, и в ревизские сказки вписал. Охранники они его были. Один уж больно отчаянный. Филькой звали. Люди баяли – он у Пугачева в есаулах ходил. Высокий, могутный. Спас он твоего прадеда, когда того под Василем Сурским разбойники споймали. Храбрый – отбил! Троих кистенем завалил, а четвертого барин сам из пистоля грохнул. Посля того случая прадед твой ему вольную выписал. Сукновальцевы с Выгона – его потомки, Фильки этого.

– А отряд Пугачева через село не проходил?

– Сам-от я родился через пять лет после того. Старики говорили, вроде проходил…

– Пугачев, дедушка, никак не мог через Чиргуши идти. Он всего пять дней как действовал в Нижегородской губернии. 20 июля 1774 года взял Курмыш, а 25-го уже удалился на Алатырь. Его отряд шел через Четаево, Медяны, Явлеи и Стемасы, по юго-востоку губернии. Сто пятнадцать верст отсюда, ближе не был.

– Ну, ты ученый, тебе виднее.

– А Городнову ты как сказал? Что был здесь Емелька?

– Да он пристал, как польский солдат… Ему хотелось, чтобы был; ну, я и не стал огорчать.

Тут лишь старик понял, что сболтнул лишнего, и поперхнулся. Павел Афанасьевич быстро допил молоко и вернулся в барскую усадьбу. Там Дедюлин рассказал ему, как прошел сход. Мужики орали, требовали мельницу с капустником, махали поддельным договором. Обстановка была нервная, но кавалергард выстоял. Договорились передать спор на усмотрение мирового судьи. Мужики были уверены, что за взятку добьются своего, и охотно на это согласились. Благово обещал, что завтра с самого утра отобьет телеграмму Лыкову и уже к вечеру тот приедет с бумагами.